– Не совсем каждый день, но достаточно часто.
– А местные работники меняют вам повязки?
– Они взглянули на них, когда я приехал, но с тех пор, кажется, меня больше не смотрели.
Я была шокирована. Два месяца ему не меняли повязки и не обрабатывали язвы. Всё это было очень плохо.
– Мне бы хотелось взглянуть, – сказала я.
– В другой раз. В другой раз. Я наслаждаюсь свежим воздухом, трубкой, а главное – вашим обществом. Я знаю, что вам уже пора, и не хочу мешать. Посмо́трите мои ноги в другой раз.
Он был прав. Приближалось время вечернего обхода. Медлить было нельзя, и я нежно поцеловала его и оставила с трубкой – и редкой теперь улыбкой на лице.
Что-то подсказывало мне, что мистеру Коллетту осталось недолго. Меня беспокоили его ноги, но я также понимала, что он никогда не приспособится к жизни в Сент-Марке. Сестра Джулианна оказалась права. Унылая обстановка ничуть его не тревожила. Узкая койка в спальне на семьдесят стариков полностью его устраивала.
– Очень удобно, – сказал он как-то. – Тут неплохо. С нами хорошо обращаются.
Если он не жаловался на условия содержания, не следовало протестовать и мне. Проблема была в хроническом одиночестве и в неумении приспосабливаться к переменам.
Дважды я пыталась осмотреть язвы, но он отказывался под разными предлогами, а мне не хотелось настаивать. Когда я пришла в следующий раз, то не застала его за столом. Старик, обыкновенно сидевший напротив, показал мне на дверь спальни:
– Он сегодня не вставал.
Я вошла в комнату и на пятнадцатой койке справа увидела мистера Коллетта. Я долго смотрела на него, стоя в дверях и ругая себя за желание сбежать, – настолько был омерзителен запах. Мне было страшно и хотелось развернуться и уйти.
Мой друг пошевелился и кашлянул, и я пришла в себя, подошла к кровати, поцеловала его и прошептала:
– Это я. Вы в порядке? Обычно вы не залёживаетесь.
Он поцеловал мне руку и пробормотал, что всё будет хорошо.
Я молча села рядом и задумалась, держа его за руку. Если он пролежит так несколько дней без движения, то заработает пневмонию. Говорят, что пневмония – подруга стариков. Тихий и мирный конец. Хотелось верить, что он умрёт так, во сне.
О чём ещё можно мечтать на склоне дней?
И тут мне пришло в голову, что у меня появилась возможность осмотреть язвы. Я попросила разрешения, но он, казалось, был безразличен.
Я убрала одеяла и ощутила запах разлагающейся плоти. Бинты были пропитаны гноем, и я сняла их с огромным трудом – ни щипцов, ни ножниц не было, и мне приходилось орудовать голыми руками. Повязки не меняли уже пару недель, и они прилипли к плоти. Я боялась действовать аккуратно, но он никак не реагировал и не выказывал признаков боли или дискомфорта.
Наконец раны были обнажены. Мне пришлось схватиться за железную спинку кровати и призвать весь свой сестринский опыт и самоконтроль, чтобы не закричать. От лодыжек до колен кожа просто отсутствовала – это была открытая рана, источающая кровь и гной. Дневной свет уже меркнул, а лампочка под потолком еле светила, но мне показалось, что края ран словно обведены чёрным.
Я посмотрела на ступни – пальцы выглядели серыми и опухшими, а два из них казались темнее прочих.
«Господи, не может быть, – подумала я. – Пожалуйста, пожалуйста, только не он, это не честно».
Проверить можно было только одним способом. Я отколола брошь и поочередно вонзила иголку в центр каждой язвы. Мистер Коллетт не пошевелился. Тогда я стала глубоко колоть пальцы на ноге. Он ничего не чувствовал. Сомневаться не приходилось: это гангрена.
– Мне уже лучше, – сказал он. – Последние недели было нелегко, но сейчас ничего не болит. Видимо, я поправляюсь.
Надо было взять себя в руки. К счастью, он не видел моего лица, но был чувствителен к изменениям тона.
– Раз вам удобно, оставайтесь в постели.
Я приведу кого-нибудь, чтобы сменить повязку, я уже сняла бинты. Я быстро.
Я подняла тревогу и привела в спальню начальника и врача, но тут настало время моего вечернего обхода. После работы я вернулась в Сент-Марк и в последний раз посетила пятый этаж корпуса Е.
Мистера Коллетта перевели в больницу Майл-Энд.
Эта новость меня обрадовала, и я тут же отправилась на велосипеде в клинику, чтобы узнать, в какую палату его определили. Для визита было уже поздно, но мне сказали, что он хорошо устроен и спокойно спит.
На следующий день после обеда я отправилась его навестить. Палатная сестра сообщила, что мистера Коллетта утром прооперировали, и он ещё не пришёл в себя от наркоза. Ему ампутировали обе ноги по середину бедра.
Меня отвели к нему. Чистота, покой и аккуратность производили крайне успокаивающее впечатление – особенно после запущенности Сент-Марка. Мистер Коллетт лежал на белоснежных простынях. На лице его читалось умиротворение.
В носу у него была трубка, а сестра убирала слизь из горла при помощи аспиратора. Затем она проверила у него пульс и циркуляцию крови, улыбнулась мне и ушла. В больнице дисциплина и правила – превыше всего, и теперь мистер Коллетт попал под их защиту.
Я некоторое время посидела с ним, но он спал и выглядел очень умиротворённым, поэтому я ушла, собираясь вернуться после вечерних визитов. К тому моменту он мог уже проснуться и узнать меня.
Я пришла около половины восьмого вечера и услышала крики задолго до того, как вошла. На посту дежурила встревоженная медсестра. Я бросилась в палату.
– Он сошёл с ума! – сказала медсестра.
Мистер Коллетт сидел в постели, в ужасе глядя перед собой невидящими глазами, размахивая руками и выкрикивая: