Тени Ист-Энда - Страница 17

Обедать в огромном зале, где сидело полторы сотни мальчиков – среди них имелись довольно крупные, – было страшновато, и ему кусок не лез в горло. Фрэнк съел половину картофелины и выпил воды. Мальчик чуть не подавился, и у него потекли слёзы. Кто-то из старших начал показывать на него пальцем и хихикать. Никто из надзирателей не выказал никакого сочувствия. Трое новичков, приехавших вместе с ним, тоже поутихли. От их дорожного веселья не осталось и следа. Они покинули привычный и в какой-то степени даже уютный мирок, где жили до этого, расстались с няньками и надзирательницами и попали в холодную и жестокую реальность работного дома, где следующие семь лет им предстояло видеть только мужчин.

Вернувшись в общую комнату после завтрака, Пегги принялась искать Фрэнка, но его нигде не было. Она осмотрела туалет и умывальную, класс и пространство под лестницей, но всё оказалось тщетно. Напуганная, озадаченная, она стояла на ступенях, держась за перила, и топала ногами. Когда к ней подошла надзирательница, девочка закричала и затопала ещё сильнее.

– Бедняжечка, – сказала надзирательница коллеге. – Она будет скучать по брату, они везде ходили вместе. Придётся ей привыкнуть. Тут ничего не поделаешь.

Пегги тогда исполнилось три года, и она всю жизнь провела вместе с Фрэнком. Она не заметила потерю отца – ей было тогда полтора года; она почти не помнила мать. Но Фрэнк являлся для неё всем миром, само́й жизнью и защитой от всего, и теперь она пребывала в полном отчаянии. Весь день она простояла на ступенях, держась за гладкие перила, и то молчала, то всхлипывала. Иногда девочка принималась пинать ступени и ушибла пальчик. Дважды она описалась, но так и не сошла с места. Джейн пыталась поговорить с ней, но Пегги замотала головой и закричала: «Уйди!»

– Оставь её, – сказала Джейн надзирательница. – День-два, и она привыкнет.

Вечером Пегги принялась биться головой о перила. Было больно, но ей так хотелось. Может, Фрэнк вернётся, если узнает, что она поранилась. Но он так и не пришёл, и девочка горько зарыдала, после чего соскользнула на ступени и незаметно уснула. Нянечка подняла её и отнесла в кровать.

Следующие три месяца Пегги каждый день искала Фрэнка. Она всё время ждала, что вот-вот встретит его, – но безрезультатно. Она спрашивала всех, где он, и слышала, что он переехал к взрослым мальчикам, но ничего не понимала. У неё появилась привычка сидеть одной в углу и раскачиваться. Одна из нянек знала, что это очень тревожный знак, и пыталась успокоить бедную малышку, но та была безутешна. Каждую ночь она сосала палец, качалась и в слезах звала Фрэнка. Но он не приходил.

Со временем она перестала ждать брата и стала реже о нём спрашивать, а потом и вовсе перестала. Все решили, что она забыла о Фрэнке.

В следующий раз они встретились девять лет спустя и не узнали друг друга.

Биллингсгейт

В семь лет Фрэнк попал в мир, состоящий из одних мужчин. Здесь царили строжайшие правила, жёсткая дисциплина и безграничная тирания. Многие надзиратели сами выросли в работных домах, а в XIX веке условия содержания там были совершенно бесчеловечными. Только самые сильные и здоровые дети выживали в условиях постоянного голода, холода, тяжкого труда и окружающей жестокости. Эти люди не знали другой жизни, и им казалось совершенно естественным так же вести себя с подшефными детьми.

Фрэнка немедленно пристроили к работе, которой занимались бедняки: чистить картошку, резать капусту, мыть огромные кухонные котлы (только самые младшие мальчики могли залезть внутрь) и духовки, полировать медь и скоблить каменные полы на кухне – и горе тому, кто запачкается! Список дел был бесконечным, а день длился долго и начинался в шесть утра. Кроме того, ребята ходили в местную школу, так что работать приходилось до или после уроков. Фрэнк вскоре выяснил, что, если не выполнить все дела до занятий, его побьёт надзиратель, а если задержаться, чтобы всё закончить, ему достанется от учителя за опоздание.

Младшие вскоре привыкали скрывать слёзы. Они знали, что любой признак слабости тут же заметят старшие и начнут издеваться. Единственное, что могли вызвать слёзы – травлю, постоянные угрозы и насмешки.

Один-единственный раз Фрэнк спросил у одного из надзирателей, где Пегги. Тот, видимо, рассказал об этом кому-то из старших – возможно, намеренно, зная, что за этим последует. В тот же день в умывальной все голосили: «Пегги, Пегги, где же Пегги?»

– Пегги – его девка!

– Пегая кобыла!

– Пегги – вонючка!

– Пегая, потому что в дерьме валялась!

Фрэнк расплакался, и старший мальчик толкнул его так, что он упал на пол.

– Да какая у него девка, у этого нытика! – заявил старший и так схватил Фрэнка за яички, что тот вскрикнул от боли.

Вошёл надзиратель, и обидчик с невинным видом скрылся в толпе.

Надзиратель оглядел собравшихся и ничего не спросил.

– Вставай, – коротко сказал он Фрэнку. – Мойся и спать.

Мальчик забрался в кровать и разрыдался от тоски по сестре и маме. Так происходило каждую ночь. Он научился плакать беззвучно, дабы не привлекать ничьего внимания, и не шевелиться, чтобы казалось, что он спит. Но зачастую он лежал так часами, и сердце его разрывалось.

Во время этих бессонных часов он почти всегда слышал чьи-то тихие шаги, шелест соломы в тюфяках, скрип пружин. В каждой общей спальне за порядком следил надзиратель, который сам вырос в работном доме. Он обитал в закутке в конце помещения, и каждую ночь один из мальчиков тихо выскальзывал из кровати и направлялся туда.

Чего же ещё ждать, если сгоняешь в один дом толпу мальчиков, где они не могут рассчитывать ни на улучшение своего положения, ни на женское участие? Всем им было одиноко. Всем не хватало матери. Только друг в друге они могли найти утешение и – будем надеяться – радость, поскольку жить им предстояло недолго. С 1914 по 1918 год старших мальчиков из общей спальни Фрэнка (тех, кто родился в 90-е годы XIX века) посылали из работного дома прямиком во французские траншеи, где они служили пушечным мясом во славу короля и страны.