Тени Ист-Энда - Страница 73

– Расскажите.

– Если хотите. Вы уверены? Это не то, что стоит обсуждать с юной барышней.

Я уверила его, что мне интересно.

– Тогда налейте мне ещё. Нет, не хереса. На нижней полке шкафа стоит полбутылки бренди.

Я налила ему бренди, и он сделал глоток.

– Так лучше. Мне нелегко вспоминать. Мои милые мальчики погибли в тех траншеях. Видимо, надо выпить, просто чтобы начать думать об этом.

Он опустошил стакан и протянул его мне за добавкой, после чего продолжил.

В тот вечер он говорил об очень тяжёлых вещах.

Траншеи, как я узнала, представляли собой длинные рвы, задуманные как временное укрытие для армии на плоской местности, не имеющей других укрытий. Тогда, однако, их использовали четыре года – там жили солдаты.

Много месяцев подряд люди обитали в сырых, а порой и затопленных траншеях. Там было так тесно, что спать можно было только стоя, опершись на край рва. Солдаты страдали от «траншейной стопы» (кожа гноилась из-за сырости и холода), обморожений и гангрены. Грязную одежду не меняли неделями, всё кишело вшами – они перескакивали от солдата к солдату, и вывести их было невозможно. Гигиена отсутствовала полностью, а питьевая вода была испорчена грязью и фекалиями. Горячая еда считалась редкой роскошью. Повсюду мельтешили крысы, поедавшие человеческую плоть, поскольку солдаты гибли в таких количествах, что выжившие не успевали хоронить их.

Обе армии сидели в траншеях, зачастую всего в сотне ярдов друг от друга, и им было приказано стрелять на поражение. Людей разрывало на куски – оторванные руки, ноги, головы, развороченные лица, выбитые глаза. Если солдатам приходилось идти в атаку и двигаться к вражеским окопам, они шли под огнём, и за один день могло погибнуть сто тысяч человек.

Холод, сырость, голод, вши и вонь, которую испускали поедаемые крысами трупы, сводили людей с ума.

– Это гораздо, гораздо хуже, чем я думала, – сказала я. – Сложно себе даже вообразить. Мне кажется, я бы спятила.

– Многие теряли рассудок. И им никто не сочувствовал.

– Странно, что люди не сбегали. Что им мешало?

– Дезертирство каралось расстрелом.

В этот момент я вспомнила своего дядю Мориса. Это был странный, замкнутый человек, подверженный вспышкам гнева и иррациональному поведению. Он явно представлял опасность, и я всегда его боялась. Тётя рассказывала, что он четыре года – всю войну – провёл в траншеях и каким-то чудом выжил.

«Не провоцируй его, милая», – говорила она, и я понимала, что всю свою жизнь она посвятила попыткам успокоить его и облегчить его страдания. Она была ангелом, и тогда мне казалось, что он её недостоин, – но без неё ему грозил бы нервный срыв и, возможно, сумасшедший дом.

«Он почти не говорит о войне, – делилась тётя, – держит всё в себе. Иногда мне удаётся разговорить его, и, кажется, ему становится легче. Но даже сейчас, тридцать лет спустя, его мучают кошмары. Он кричит, мечется в постели и зовёт кого-то».

Услышав рассказ мистера Коллетта, я начала лучше понимать дядю Мориса и почему тётя так нежно о нём заботилась.

Как-то раз я узнала от неё самую жуткую историю. Её мужу приказали присоединиться к расстрельной команде для казни одного из сослуживцев, который дезертировал и был пойман. Жертвой оказался девятнадцатилетний мальчик: от ужаса перед постоянными выстрелами и смертями он потерял рассудок и с криком убежал прочь. Его тут же поймали, поскольку он не сумел проковылять и полумили, затем предали военному суду и приговорили к смерти. Все знали этого мальчика и молились, чтобы им не довелось участвовать в расстреле. Из них выбрали десять человек – и среди них был мой дядя.

Я поведала об этом случае мистеру Коллетту. Несколько мгновений он не произносил ни слова, а молча прочищал трубку каким-то убийственным орудием, выскребая смолу и никотин из резной чашечки. Затем он сильно дунул в мундштук, и в воздух взлетели чёрные хлопья.

– Так лучше, – пробормотал он, – неудивительно, что тяги не было. Налейте мне ещё, милая.

Я подлила ему бренди, не зная, насколько это крепкий напиток. Он отхлебнул спиртное и не сразу проглотил его, после чего сказал:

– Это чудовищная история. Она останется с вашим дядей до конца его дней. Война ожесточает человека. Неудивительно, что он был мрачным и нервным. Но нельзя забывать, что побег с поля боя всегда карался смертью. Военная дисциплина должна быть суровой, иначе солдаты просто разбредутся. Кроме того, в расстрельной команде из десяти человек только у одного в руках заряженное ружьё. У каждого есть девять шансов из десяти, что не он убьёт своего однополчанина.

– Не знаю, что и думать. Наверное, вы правы, дисциплина должна быть строгой. Но всё равно это ужасно. Невыносимо.

– Разумеется, милая, ваша профессия – заботиться о людях, а не уничтожать их. Генерал Уильям Шерман сказал о Гражданской войне столетней давности: «Война – это ад». Она была адом и всегда будет.

– Дедушка рассказывал, что его дяди воевали в Крымской войне и не вернулись домой. Родные так и не выяснили, что произошло.

– Всё верно. Простые солдаты считались расходным материалом. Вы знали, что после битвы в Севастополе кости погибших собрали и отправили в Британию, где перемололи и продавали фермерам в качестве удобрения?

– Да вы что!

– Так и было.

– Какая мерзость! Пожалуй, попробую вашего бренди.

– Осторожно. Штука крепкая.

– Ничего страшного, справлюсь, – хвастливо ответила я, плеснула себе бренди и глотнула, как он. Мне не просто обожгло рот – казалось, что заполыхали и горло, и трахея, и пищевод. Я начала кашлять и задыхаться. Мистер Коллетт рассмеялся: